Суркова ругают, над ним потешаются, находят тонну несообразностей (их ещё больше), но обсуждают жарко, нервно, как то, что затронуло за живое. Отчасти из-за того, что он говорит в общем и целом на нашем или нам хорошо знакомом языке, он как бы один из нас, если мы - книжное сословие. И он говорит то и так, чтобы именно либеральное сообщество ощутило укол зонтиком в пятку.
Те, кто в теме, легко обнаружат языки Гумилева, Дугина, Победоносцева, Константина Леонтьева, Страхова, Данилевского. Но если бы это был очередной славянофильский спич в защиту особого пути Третьего Рима, не было бы предмета для волнений. Потому что внутри кондового текста про то, как и почему Россия всех красивей и милее, тем более жабы Запада, есть линия иносказания, опровергнуть которую куда как сложнее, нежели доказать интеллектуальную ничтожность сурковской пропаганды.
Начнём с очевидного. Путинское государство переживёт Путина и будет жить долго, по крайней мере до скончания века, то есть переживет всех живущих. Это кажется глупой утопией, все же трещит по швам, и песок уже сыплется, но я - при понятных уточнениях - готов согласиться с этим предположением, разве что оцениваю его не положительно, как Сурков, а наоборот.
Что такое путинское государство, которое может стать долгожителем и длинной эпохой (от людей длинной воли, если кто вспомнил)? Конечно, это не президентская администрация в виде факира с широкими рукавами, не путинская Дума, не путинские суды и не путинские СМИ во главе с Киселёвым, Соловьевым и Эрнстом. Это все бумажные фантики, конфету можно завернуть в другие.
Основа путинского государства - система собственности и статус бенефициаров приватизации и залоговых аукционов. Это именно то глубинное государство, которому Сурков обещает долгую жизнь, и я боюсь, что он — прав. Потому что с путинским способом макияжа этого государства борются те его же представители, которые хотят сменить Путина, как декоратора, оставив в неприкосновенности то, что его мобилизовало и призвало на защиту.
Можно уточнять, что имеет ввиду Сурков (говорящий, как и принято в сказовой форме намеренно метафорично) под «глубинным народом», который совершенно точно не тождествен народу нашему лапотному. Нет, эта та часть народа, которая имеет с Путиным невидимую, но очень крепкую связь, которая зависит от него, впрочем, как и он от неё. Кто это? Одни полагают, что это новый вариант опричнины - эфэсбэшники на мерсах, силовики, дворяне новой путинской России, другие - что это они же плюс куда более широкая река из сторонников великодержавия и экспансионизма, но можно обнаружить в их сплоченных рядах и тех же бенефициаров приватизации и путинского передела собственности. Они, возможно, и против тех или иных перегибов на местах в виде сбитого над Донбассом боинга, Скрипалей и прочих патриотически настроенных хакеров, лезущих без мыла в жопу демократической партии США, но точно за то, чтобы их ещё век не спрашивали о происхождении первого миллиона и их номенклатурном прошлом, ставшем залогом финансового успеха.
Не менее актуальны пассажи Суркова про благотворность цинизма и экспансии. Цинизм - как отказ от демократических ценностей в пользу исконно русской посконной правды - нужно правильно переводить на язык милого друга. Есть ли на земле нашей обильной какие-то силы, которые способны препятствовать распространению по России-матушке механизмов европейской или - ещё хуже - американской налоговой полиции, для которой нет сроков давности и которая в два счета докажет незаконность практически всех крупных российских состояний? Причём такая налоговая полиция не посмотрит, боролся ли ты с Путиным, или лил кипяченую воду на его мельницу, Ротенберг ты или Лебедев, спонсирующий «Новую газету», или Ремчуков, издающий «Независимую» - сами инструменты вывода на чистую воду не зависят от риторической составляющей.
И Сурков с той долей цинизма, которую у него не отнять (что тогда останется), внятно и спокойно говорит - вы, господа, разбогатевшие при Путине или накануне, не можете позволить американской финансовой инспекции проверять ваши состояния ещё сто лет, пока все не порастет быльём и запутается как салат из морской капусты, вываленный в кусты.
И да, единственный путь по недопущению американской (скажем) налоговой полиции в ваши закрома это - особый путь родины нашей драгоценной. Особость которого и заключается в том, что налоговой полиции вход закрыт, как девушкам в белых платьях в тифозный барак.
И здесь одно: либо вам тюрьма и вашим детям идти с протянутой рукой через палочный строй ненавидящих их, либо глубинное государство верхом на глубинном народе медленно, но верно движется в светлое будущее с русским звездным небом над головой.
Сурков так просто и говорит: у вас есть другие способы, кроме особого пути, не пустить в наши и ваши палестины юрисдикцию, которая вас ограбит и похоронит? Выбора нет, и Сурков здесь с большой вероятностью прав. Чтобы все было как при дедушке Ельцине, бабушке Путине в ее крепдешине, ведите людей на водопой под звуки «Широка моя страна родная» и «Красная армия всех сильней» и при каждой запинке - твердите об империи, хапайте Крым, посылайте войска на дальние рубежи, и пудрите, пудрите мозги, оно никогда не вредно. Пудры на всех хватит.

Разные культуры, кажется, сходятся в том, что именуемое в обиходе «умом» - определяется как дробь. В числителе демонстрация этого ума, а в знаменателе - амбиции. Причем знаменатель может не только делить ум из числителя, как это обычно делает знаменатель, но и умножать его. Скажем, манифестацией убедительной скромности.

По меньшей мере, скромность из знаменателя вполне способна создать благожелательный фон для интерпретации ума из числителя, хотя чаще всего происходит наоборот. То есть человек обладает таким умом, каким его наградили обстоятельства, но оценивается этот умом куда ниже, если его владелец достаёт всех своей претенциозностью.

Если попытаться точнее определить, что такое эта претенциозность, то можно предположить, что это - незнание того (или нежелание, неумение считаться с тем), что (и как) было сказано по этому предмету раньше. И что хранится в архиве под названием «история».

Один из наиболее ярких примеров – нынешний американский президент. Вполне допускаю, что он не глупее многих, но его инфантильная самовлюблённость, азартная подростковая заносчивость и уверенность оппонентов в отсутствии знаний о том, о чем Трамп рассуждает с напором и апломбом, вызывают редкие по жесткости определения его умственных способностей.

( Read more...Collapse )

Это не о моей жене, хотя в какой-то мере и о ней, а об одноименном фильме из оскаровского списка. Сюжет - прост, как мечта униженной и оскорбленной. Писателю из Коннектикута дают Нобеля, и почти сразу выясняется, что все свои выдающиеся романы писал не он, а его скромная, как пижама, жена. А он только редактировал, подавал идеи, занимался детьми, готовил, освобождая синицу в клетке от забот обыденности. Зачем? Зачем они долгую жизнь занимались подлогом, публиковали под именем мужа произведения жены? А потому что ей однажды сказала одна умудрённая горьким опытом пишущая дама, что романы тетки все равно читать никто не будет (долог волос - короток ум), и без покрова мужского имени все ее труды уйдут в свисток, в песок, в трусы.

( Read more...Collapse )

Плохую новость, что интеллигенция является обслуживающей частью господствующего класса, Россия в самом начале перестройки узнала не от Пьера Бурдье, а от будущего мэра Москвы, который, анализируя роман А. Бека, разбирал разные позиции в своей «административно-командной системе» и скептически высказывался о роли экспертов, поначалу призванных для модернизации системы, а потом, когда нужда в их услугах пропала, выкинутых за ненадобностью.

Понятно, на волнах реформенной эйфории анализ роли экспертов одноразового употребления прочитывался как ещё одна инвектива толпе глупых конформистов вокруг советского трона, хотя тот, на кого Г. Попов не ссылался, подробно доказывал, что это как раз тот случай, когда разницы между социализмом и капитализмом нет: в обеих системах интеллигенция (или как ее начали на западный манер называть интеллектуалы) играет одну и ту же роль: подбирает язык для объяснения интересов господствующего класса, чтобы потребитель оставался в убеждении, что интересы этого класса и общества - одно и то же.

( Read more...Collapse )

Спор между Подрабинеком и Бабченко - симптоматичный. Это не просто спор о степени ответственности российских граждан за путинский режим и его политику (в частности, в Украине). Это куда более важный спор о том, где проводить границу между чёрным и белым. И о том, кто имеет право эту границу проводить.

Ведь границы как таковой нет, и от того, где эта граница появится, зависит репутация и будущее многих. Не сейчас, конечно, но рано или поздно.

Так как источником спора об ответственности стал пост Подрабинека, зафиксируем его мнение о географии вины. Он начинает с сомнения, можно ли считать пресловутые 86% ещё недавней поддержки Путина доказанной границей между теми, кто, условно говоря, поддерживает политику Путина по аннексии Крыма и Донбасса, и теми, кто как бы не с ними.

Подрабинек оспаривает социологическую ценность этой цифры и приводит два аргумента. Первый я бы назвал идеологическим. Подрабинек утверждает, что путинская пропаганда заинтересована в том, чтобы у России был имидж страны - непредсказуемого опасного преступника. Этим имиджем Путин и шантажирует мировое сообщество. И для этого как раз важны эти ужасные тоталитарные цифры поддержки в 86%, которые, по его мнению, являются не более чем кремлевской уткой. И если кто-то внутри России или вне её поддерживает, то таким образом играет на стороне Кремля.

( Read more...Collapse )

Дискуссия об актуальности (а на самом деле - архаичности) деления на «левое-правое» началась с легкой руки Александра Морозова, объявившего, что «левое-правое кончилось». Мол, правильно обсуждать эффективность того или иного проекта (идеи), а не пытаться втиснуть смысл в прокрустово ложе инородного идеологического позиционирования.

Казалось бы, все так и есть: ведь, обсуждая какую-то аналитическую статью, мы, прежде всего, оцениваем, насколько ее концепция оригинальна, приведённый фактический материал - нов, доводы и примеры - неожиданны. И в последнюю очередь думаем (если думаем вообще) о том, каковы, собственного говоря, политические убеждения автора, если в его тексте мысль бьется, как в тесной печурке Лазо.

Читаем мы условного, не знаю, Иноземцева или Пастухова, и разве обуревает нас бесплодная жажда вычесть из предмета их обстоятельного анализа все существенное, дабы осталась какая-то сухая апельсиновая корка или банановая кожура под названием «левое» или «правое»? Мол, если после всех немыслимых акробатических вычитаний останется запах мандарина, то мы причислим автора, скажем, к правым, а если банана - к левым.

( Read more...Collapse )

Примерно понятно, почему Трамп приветствует потенциальное свержение толстого Мадуро, а Путин и Эрдоган поддерживают венесуэльского автократа с аппетитом. Трамп обладает никак не меньшими авторитарными интенциями, чем маленький русский брат по музам по судьбам, но он не боится того, что боятся Путин с Эрдоганом - страшного народного бунта. Трамп, напротив, пару раз пугал народным бунтом реднеков (первый раз ещё Хиллари) - мол, народ не потерпит никакого импичмента.
Некоторые полагают, что Трамп не любит Мадуро, как левого, но это вряд ли - ни Путин, у которого при фальцете немало ноток левого популизма, ни Ким Чен Ын, левый тиран, как марш Маяковского, Трампа не смущают. В Мадуро американского брателло не устраивает его слабость позорная. И что-то такое из-за пропасти во ржи, где спрятался Заратустра в кустах, требует падающего подтолкнуть. А иначе как продемонстрировать реднекам свою богоданность?
А вот Эрдогана Турецкого и Путина Лиговского пугает любой бунт, как инструмент, не обязательно бессмысленный и беспощадный. Для обоих власть - сакральна, как жена Цезаря, не знающая руки гинеколога в перчатке, и менять ее можно только по процедуре, которую они полностью контролируют, называя эту процедуру выборами. Но это такие выборы, в которых их власть будет воспроизводиться как птица Феникс, то есть пока процедурное решето не превратится в дырку.
Понятно, что для автократа ссылка на демократию - уловка, мол, какие бы преступления не совершила власть, ее можно сменить выборами по нашим правилам, никак не иначе. То есть адмресурсом превращать выборы в долото дятла можно, а вам менять нас только по изъязвлению народа с урнами.
Это большая ошибка. Она из того же лукошка, что и чекистская мудрость: не пойман не вор. Мол, мы будем изголяться над процедурой и спереди, и сзади, а вы обязаны чтить эту процедуру, как прописи в первом классе, когда писали ещё ручкой-уточкой.
Для Путина Таврического это главный приём и главная надёжа: мол, они, терпилы западные, обязаны чтить уголовный кодекс, а я буду писать правила симпатическими чернилами, как Ленин, макая палец в чернильницу из хлеба.
Поэтому так страшит народный бунт, что его не пустить по рельсам демократических процедур, переписывать которые по ночам мастаки Чуров с Памфиловой. Народный бунт как свобода, приходит, нагой, пьяный в жопу, дышит туманами и перегаром и бросает не цветы на сердце, а лопатой по мерзкой харе.
Понятно, что Путин давно играет в дурака, и мог бы выйти из игры, когда ему подкинули валета в носках, но он все гребёт и гребёт с нарастающим пониманием, что если не спасёт его чудо-рыба-кит Собчак с Кудриным, то богоносец, лишённый пенсии и совести, его точно не пожалеет.
Почему русский бунт кажется бессмысленным и беспощадным? Да потому что злость у богоносца не столько на кровавого тирана в полосатой пижаме, сколько на себя, за то, что терпел, трусил, верил бабушкиным сказкам и приторной лести, под звуки которой его наябывали, как героя поэмы «Кому ещё на Руси дать».
Ненависть к себе, к своей слепоте и дурости, она круче взбивает пену, что твой лысый помазок для бритья, и участь Чаушеску или Саддама кажется ироническим фильмом ужаса про картонного румына Дракулу с большим грустным носом. Богоносец мстит за десятилетия молчания и долготерпения, и ему глубоко с прибором кого поднимать на вилы, главное вперёд и с песней.
Это тебе не веселый венесуэльский карнавал с блестками, где переворот каждый второй сочельник, президент - бывший водила львовского автобуса, демократические процедуры как никак, но выпускают пар, и злоба не копится, не прессуется точно немая перина принцессы, чтобы сжаться в ржавую пружину и булыжник пролетариата.
Богоносец бунтует редко да метко: бей в глаз не порти шкурку, русский бунтовщик, что хуже Радищева в парике, нападает не как тигр или лев, крадучись, картинно готовясь к прыжку с помощью длинного разбега наперегонки с жертвой. Он нападает как медведь: за секунду до того, как снимет с тебя скальп вместе с головой-полушкой, он кажется пьяным, веселым, добродушными, нос в табаке и сопли на лацкане. А потом раз - и пиздец гражданский. А потом расхрабрившись на крови жандармов на столбах, Чубайса из окна в зеркальном шкафу, крушит все, что попадётся ему под руки следующие первые сто лет, с коротким перерывом на перевыборы и смену руки. Мозоли трудовые мешают.
Правильно Васька из партии реформ и демократического централизма боится, знает, кошка, чьё мясо съела, понадкусывала, а потом проглотила, не жуя.

Каждый раз, когда в европейском или американском обществе из числа стран, называемых цивилизованными, случается кризис (вроде того, что сейчас происходит в британском парламенте по поводу Брекзита), среди отечественных наблюдателей возникает резонное желание сравнить (с завистью, конечно): вот бы нам так,  чтобы разные силы с открытым забралом, а не как бульдоги под ковром. Некоторые при этом делают следующий шаг и, анализируя разницу между российским и так называемыми демократическими обществами, сетуют на отсутствие у нас институтов, в том числе реальной многопартийности, как в той же Америке, где демократы борются с консерваторами, или в той же Британии, с ее лейбористами и тори.  И, кажется, вот главное отличие российского общества от европейского и американского: институты, выборы, суды, партии. Но, как ни важно все перечисленное (и без той, естественно, манипулятивности, которой отмечены почти все элементы западной политической культуры, заимствованной Россией), принципиальное отличие в другом.

( Read more...Collapse )

Обращают внимание участившиеся шумные, бурные ссоры в сети, поводом для которых может стать что угодно - ироническое отношение к тому или иному политическому деятелю, событию, высказыванию, поверхностное суждение о фильме или даже спор о сакральном статусе кулинарного рецепта. По любому поводу мнения высказываются с такой экспрессивностью и нетерпимостью, как будто от мнения чужого и подчас неизвестного человека зависит: кто ты - тварь дрожащая или право имеющий?

И как ни смешно, так на самом деле и есть. Мнения, казалось бы, имеющие лишь отдалённое отношение к повседневной жизни, вполне способны обрести статус государственной границы, нарушение которой чревато если не смертью, то потерей веры в себя. В себя такого, каковым мы видим или очень хотели бы видеть себя.

Для того чтобы разобраться, как мнение по значительному или не менее часто незначительному поводу превращается в битву на Эльбе, посмотрим хотя бы на то, как и каким способом мы убеждаем не других, а себя в собственной правоте. Других тоже, но это очень часто просто частный случай от стратегии убеждения себя.

И в качестве механизма самоутверждения возьмем один из самых распространенных приемов обретения уверенности в собственной правоте. Приём кратко может быть описан так: дистанцирование и образование своей группы, подчас воображаемой.

Так как этот приём из области социальной психологии, то его применяют все без исключения, пусть они никогда об этом приеме не слышали и никогда не услышат в дальнейшем.

( Read more...Collapse )

Приключения после смерти бывают поучительными. И только на первый взгляд мы никак не в состоянии повлиять на то, что с нами происходит после того, как нас уже не стало. Нам приходится расплачиваться за предпочтения, которые - пока мы жили - казались нам естественными или удобными, но шлейф от этих предпочтений продолжает сопровождать нас уже там, где что-то менять и выбирать поздно.

Лучше всего это проследить на такой яркой фигуре как Пригов. Уверен, что далеко не только я испытываю неловкость от того, что с ним делают издатели и критики, с каждым годом увеличивающие высоту постамента, на которую они затаскивают фигуру Пригова.

Давайте подозревать только хорошее. Что эти издатели, критики, имиджмейкеры посмертного приговского образа исходят из самых лучших побуждений. Придать фигуре Пригова как можно большую внушительность, значительность, объём. Сделать его последним великим поэтом нашей эпохи, эпохи постперестроечной России, в которой вакансия великого поэта уже не опасна и поэтому пуста.

Правда, если мы предположим, что всей этой ватагой конструкторов образа Пригова в последние десять с лишним лет владеют желания и стремления вполне прагматические, от этого мало что изменится. Нет ничего дурного, чтобы использовать чье-то имя в качестве знамени своего дела. Ты продвигаешь его, он продвигает тебя. Это та прагматичность культурной деятельности, которая, возможно, лучше и честнее апелляции к каким-то духовным или идейным целям.

( Read more...Collapse )