Режиссёр Богомолов, человек довольно-таки противный, похожий на юного художника Шикльгрубера эпохи акварелей, с противными руладами в защиту права жить при диктатуре без последствий на культурную ренту, довольно внятно представил свои доводы в пользу доблести конформизма, на которые у журналиста Пархоменко, казалось бы, из близкой к нам песочницы, не нашлось убедительных контраргументов. У вас просто другой бизнес, сказал коварный и малохольный режиссёр с усиками корпускулентному журналисту, мучившемуся от желания быть миролюбивым и светским и не нашедшему вовремя ответа. У вас другой бизнес - и только эхо в ответ.

Кажется, одним из наиболее заметных аспектов противостояния государства и части российского общества является статус лжи (или того, что называется ложью). То есть аспектов этих множество, но если разбираться в структуре и смысле каждого и конкретного эпизода противостояния, обострившегося после фактического снятия с выборов ряда кандидатов в московские депутаты, то окажется, что шестеренками противоречий являются два разных способа реакции на ложь со стороны, которая обобщённо маркируется как власть.

Результаты графологической экспертизы, закрытой для проверки, ошибки в регистрации, которые все равно интерпретируются как ошибки кандидатов, а не регистраторов, идентификация митингов и шествий как массовые беспорядки, несмотря не отсутствие явлений, перечисленных в соответствующем законе, избиения и грубые задержания, которые фиксируются в протоколах как нападения на правоохранителей или как сопротивления при задержании. Протестующие и сочувствующие им интерпретируют весь репрессивный накат, как нечто, построенное на фундаменте лжи. Но сторона государства, оставаясь немногословной как Пиндар, использует старый прием, суть которого уже стала паролем: не пойман не вор. А вы докажите! В суд, в сад, в Воронеж – не догонишь.

Трудно не симпатизировать тому, кто решается бороться с многократно более сильным противником, особенно, если этот противник ещё лживый, жирный, бесчестный и бестрепетно жестокий, как российское государство. Да ещё и имеющий репутацию институции (если можно так сказать), не озабоченной репутацией, ибо печатей уже некуда ставить.

В некотором смысле стратегия участников нынешних протестов из-за запрета участия в выборах в Мосгордуму и против невиданной в постсоветское время жестокости силовиков, похожа на стратегию советских диссидентов. Практически единственным действенным инструментом и тогда, и сейчас является предложение себя в качестве жертвы и свидетеля нарушения закона. Не нарушая закон (соблюдайте свою конституцию), участники протестов (как и советские диссиденты) заставляют нарушать закон власти предержащие, что их дискредитирует и заставляет нарушать закон ещё более откровенно. Что по идеи должно рано или поздно сказаться на соотношении сил.

Да, репутацией российских властей можно пол в туалете на станции Боровичи мыть, грязнее не станет, но кого-то вдруг ужаснёт, кого-то отшатнётся, заставит тяжко задуматься о будущем детей и так далее. Но есть ли что-то большее, чем жертва собой во имя того, чтобы на дырявой тряпке из сиреневых панталон появлялись новые и новые дыры? И вряд ли кому-то приходило в голову мечтать, чтобы этот или следующий митинг, акция, шествие могли что-либо радикально изменить в расстановке сил.

Оригинал текста

От возрастающей гаммы жестокости, от всей этой картинки а-ля греческая хунта, разгоняющая студентов в черно-белой «Хронике дня», что крутили в совке перед худфильмом, пострадали, прежде всего, системные либералы

Не только они, конечно, но они, как пограничные столбы на нейтральной полосе, прежде всего. Только что там ещё росли какие-то необычайно красоты цветы вместе с репейником и чертополохом, можно было спорить, а если не они, то кто тогда олицетворял бы степенную вменяемость и рутинную сдержанность попутавшей берега власти. А тут раз - и они уже понуро ждут первой оплеухи от тех, кто в незапамятные времена, именовался «мировым сообществом». Богомолову стоит опасаться демонстраций протеста на его зарубежных гастролях, как это происходит у Гергиева, если эти гастроли, конечно, будут; но не только он внезапно обрёл статус «соловья Генштаба в сухарях и маринаде». Весь слой как в ночном кошмаре увидел себя в зеркале в эсэсовском мундире и фуражке с высокой тульей и с ужасом заметил вспышки фотокамер: то, что они кокетничали с создателями лагерей смерти, узнала публика.

Я снимал парад пуэрториканцев напротив Boston Common и в очередной раз подумал, что католики, особенно с южной кровью, очень похожи на православных. Та же страсть к безбрежным понтам и красивостям разного толка, только без извечной русской хмурости и простонародного хамства, но во многом похожий градус распиздяйства. Я неделю проездил по Пуэрто-Рико на машине, бедная страна, неслучайно рвущаяся стать 51-м штатом, но самое знаковое впечатление, это поездки в автобусе, на котором мы от нашего отеля добирались до центра Сан-Хуана, где рассматривали древности и снимали местных бездомных. Пуэрториканские бомжи – это свой поворот в проблеме. В них больше трагикомического и театрального, так как на них не давит осуждающий пресс протестантского окружения. Один, в самом центре, получив доллар, с готовностью сорвал бейсболку с головы и, склонив шею, показал углубление в черепе, в котором бы уместилось яблоко небольшого размера. И посмотрел на меня с надменно-веселым вызовом, как Настасья Филипповна, бросившая в огонь кучу ассигнаций. 

Жесткий разгон вполне себе мирного протеста москвичей и гостей нашего города, недовольных откровенными нарушениями при регистрации кандидатов на выборы в Мосгордуму, позволяет еще раз задать, казалось бы, очевидный, риторический и во многом абстрактный вопрос: а почему? Не только почему не разрешили зарегистрировать кандидатов и зачем с импульсивной, избыточной жестокостью разгоняли вполне себе мирных и интеллигентных протестующих, а в принципе: почему российская власть против демократии по существу? 

Почему, собственно говоря, не согласиться, чтобы пять-десять депутатов с неканоническими для госвласти взглядами появились в ничего не значащем московском парламенте? Потому что появится прецедент: победили (не победили в смысле «победили», а победили в смысле «появились») на выборах в Мосгордуму сегодня, а завтра попробуют победить на выборах и в Госдуру. 

Любые политические выборы, в том числе те, что состоялись в Украине, обязательно приносят бурю разочарований. Приносят и восторг преждевременной эякуляции для сторонников победившей стороны, но и фрустрацию для проигравших. Так происходит всегда, если выборы в той или иной степени дают возможность считать их демократическими. Мы все с тем или иным постоянством проигрываем, причем символизируем свой проигрыш до какого-то вселенского разочарования.

Понятно, что проигрывать всегда неприятно, но стоит ли видеть в проигрыше нашего кандидата - символ крушения всех надежд, как сокрушаются сегодня противники Зеленского? Ведь, скажем, нас совершенно не расстраивает, что наши соотечественники полагают Асадова или Исаковского лучшими и более любимыми поэтами, чем, не знаю, Крученых и Введенский. Здесь нам все примерно понятно, Асадова проходили в средней школе, читали по радио, вперемежку с песнями Исаковского, по их стихам и песням ставили спектакли в родном ФЗУ и в Большом дворце съездов, а о Крученых или Введенском более широкая публика и понятия не имела, как о туманном Фросте. Поэтому кроме усмешки или шутки про массовую культуру, никаких других реакций вряд ли стоит ожидать.

Для меня портреты - это ещё полуфабрикат. Я их использую для создания циклов изображений, где фотография только часть сообщения. Но последнее время я фотографирую больше, чем успеваю придумать, зачем. В общем, понятно почему. Почти все мое окружение состояло из трудоголиков. Звучит с рекламной отдушкой, но на самом деле это способ израсходовать густой избыток энергии, который иначе приводит к тому внутреннему беспокойству и неудовлетворению, с которым, не понятно как бороться. Пригов как стахановец, гагановец и надо ведь писал по пять стихов день, даже если был в поезде или на конференции, а когда норма выработки кончалась, начинал рисовать, сетуя, что не знает, как убить время. Витька Кривулин, несмотря на физические кондиции, был неутомимым, потому что утомить себя - сложная задача. Как-то обсуждали тему, которая нас занимала, о перспективном аресте и тюрьме. Я сказал, что он все-таки более защищён. Думаете, они посмотрят, что я - инвалид? И добавил то, что имеет отношение к этой теме: я не боюсь лагеря, я люблю работать. Не в том смысле, что и в лагере можно писать «Прогулки с Пушкиным», а то, что для людей с возбудимой нервной системой любая, в том числе физически изматывающая работа в радость, так как она затратна, а это именно то, что нужно. Поэтому я в каком-то смысле похож на часы с автоподзаводом. Мне нужно постоянно себя трясти, чтобы ход времени, в котором главное - избавиться от избытка энергии, душащей мозг, не прерывался. То есть он и так не прерывается, даже в ненавистные праздники, когда работать мешают по закону, но сама идея промедления или мысль о нем мучительна как болезнь, которая всегда с тобой. И вопрос: можешь ли ты сфотографировать всех бездомных на свете, - не вопрос, пока небесный кофе-брейк не разлучит нас.

Демократия, в том числе парламентская демократия в Европе – это не естественная, само собой разумеющаяся норма мирной жизни. Напротив, демократия – это временное (подчас хрупкое, редко долгоиграющее с кризисами и отступлениями) перемирие между силами, готовыми и способными друг друга уничтожить. Перемирие между теми, кому принадлежит и долгое время принадлежала власть и теми, кто эту власть хотел бы отнять, не жалея живота своего.

История Европы показательна: демократия оборачивалась привычкой и иллюзией общественной нормы в результате череды жестоких революций и гражданских войн. Так было в Англии, где перемирие после нескольких веков потрясений было заключено в виде конституционной монархии, и во Франции, где не менее регулярные революции создали перемирие в виде республики. В соседних странах Европы демократия была принесена на штыках, в частности, штыках Наполеона, войска которого шли на территориальные захваты под знаменами революционных (демократических) идей. И элементы парламентской демократии были результатом торга между аристократической элитой, очень медленно отступавшей под натиском буржуазного общества, и теми, кто наступал им на пятки. Да и это перемирие было бы вряд ли возможно, кабы не предшествующие крестьянские бунты и религиозные войны, которые, конечно, не сводятся к спору о символах веры и языке церковной службы, а являются символической борьбой за власть.

Трамп переизбран на второй срок, Ангела Меркель умерла (дотряслась), Россия захватила Киев и всю Украину по просьбе более чем 90 процентов украинцев, оккупационные власти арестовывают неблагонадежных и геев, потому что гомосексуализм запрещён, украинцы массово пытаются получить статус беженцев в Европе, ими полны все европейские лагеря для мигрантов. Трамп наносит ядерный удар по китайскому острову, мир приготовился к концу света, в Британии к власти рвётся правая популистка, очень похожая и на Марин Ле Пен и английскую инкарнацию безумной Латыниной с ее идеями о допуске к избирательным урнам только при преодолении образовательных цензов. И очень хочется запретить смартфоны в школах (у нас уже почти запретили).

И при этом брутальном правом повороте большой, но ожидаемый прогресс высоких технологий: мобильник можно вмонтировать под кожу пальцев, домашний робот может управлять всей техникой в доме и мягко, через резиновую втулку делать минет, героиня-акселератка сначала надевает на лицо виртуальную маску (лицо можно менять как угодно) и мечтает освободиться от тела, превратившись в высокочастотную волну.

Короче, в наличии есть, кажется, все, чтобы причислить британский сериал «Годы» (Years and Years) к разряду фантастической антиутопии со всеми страхами, которые присущи людям, скажем так, демократических убеждений, боящихся наступления того, что они зовут тьмой фашизма, хотя потом сами же за него и голосуют.