Будь вместо "сидит" - "стоит", и никаких проблем с интерпретацией этого номенклатурного штампа. Но сидит - это, скорее всего, осколок контаминации из ряда: сидит на троне, сидит на игле, сидит в тюрьме, сидит в жопе, сидит как влитой, как король на именинах, как на иголках, сидит занозой в сердце, сидит в печенках: то же что заноза, только уже с перитонитом, что ли. Да мало ли что сидит в памяти у немолодого тираннозавра, четверть века управляющего летящей в пропасть тройкой.
В любом случае мы имеем дело с лексической ошибкой, которой совсем не стеснялся человек, решивший поучить родинолюбию с русофильским изъяном тех, кто говорил без изъяна или куда более внятно. Но надо ли? Так ли плох изъян? Не только поэзия может быть глуповата, а стихи должны иметь дефекты, чтобы не подавлять совершенством. И политика (вождя) люди любят не говорящего как по писанному, а именно так: через пень колоду, ярко, но заковыристо, без полбанки и не разберешь. Потому что в этом "не разберешь", в этой полутьме двусмысленности - та многоликость, которая политику и потребителю удобна. Можно покупателю показать товар лицом, а можно и вывернуть наизнанку, колючим мехом внутрь.
Еще один аспект: мы часто учим тому, чему хотели бы научиться сами. И учим, потому что у нас самих это не получается. Скажем, учим верить в бога, потому что в одиночестве верить грустно. Учим свободу любить, сами не всегда зная, что с ней делать. Убеждаем, что врать грешно, хотя сами врем. То есть пытаемся избавиться от собственной ущербности, научив ею пользоваться (как достоинством) других. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. В сталинской фразе не хватает ответа на вопрос: где? Где-где? В Караганде. Ведь мы ходим по кругу, пытаясь избавиться от того, что нас мучает.
